Мутная река воспоминаний
На Шайгинское городище, где велись раскопки древней цивилизации, я, студент института, С Сергеем Сергеевичем (доктором геологических наук и моим преподавателем) опаздывал из-за весеннего разлива реки. Знакомые мосточки снесло. Не найдя брода, мы угнездились на пяточке высокого берега и расположились на ночлег.
Уютно похрустывал костер. Где-то внизу, разбиваясь о скалы, вскрикивали волны…
— Ты посмотри на реку!- преподаватель показал на мутные мыльные потоки. — Что ты видишь?
Я знал его привычку настраивать собеседника на разговор. Многие студенты подобные вопросы приписывали к старческому маразму – а зря!
Река на перекате толкала два валуна. Ничего особенного на первый взгляд.
— Мутная река…- ответил я.
— …Воспоминаний,- перебил меня преподаватель.
— Сергей Сергеевич, нельзя ли выражаться поточнее?
— Попроще, ты хотел сказать? Ваше поколение привыкло все упрощать: полтора на два умножить – и то на машинке. А голова для чего? Шапку носить? Вся наша жизнь состоит из мелочей. А коль так, то и относиться к таковым надо уважительно! Вот видишь кряжистый пень – осьминог плывет, то исчезает, то появляется опять из пучины водоворота. Он, словно человек, пытается ухватиться своими корнями — щупальцами.
— Про седую желтизну усопших скал, про всевозможные атавизмы я уже слышал, а вот про мутную реку воспоминаний… А кряжистый пень – это конкретно кто-то?
— Вот видишь, ты уже стал соображать!
…Да он вовсе не считал себя героем,- продолжал преподаватель,- трехлинейка без оптики… В 1989 году меня как доктора наук пригласил в составе ученых мужей в Якутию. Разговорился я там с одним якутом,- как правильно копать колодцы, а он мне: «Ты к Ивану Касьянову обратись…» У меня аж в глазах потемнело. (Ох, и мутная!) Неужели, думаю, это тот Иван Мансуршаев? Да-да, Мансуршаев! А Касьяном это звали- величали его по батюшке – отцу тобишь. Про себя соображаю, если живой Иван — доброго ему здоровья, умер – царство небесное. Червячок сомнения все-таки глодал: мало ли Иванов на Руси?! Но видать, рано я усомнился в его здравии…
Весенняя распутица 1942 года. Я, тогдашний капитан, командовал батальоном. Мы в составе полка с большими потерями отходили на восток. Нервы – на пределе: давали знать бессонные ночи и полуголодное существование. Рядом со мной, казалось, не люди, а ходячие призраки со впалыми щеками и запавшими глазами. Все идут смирненько. Впотьмах налетели на вражескую моторизованную колонну. Нас осветили фарами, ракетами и расстреливали чуть ли не в упор. В зареве вспышек увидел убитую лошадь. Около нее лежало с полдюжины порубанных фашистов, а какой-то пацан еще махал шашкой. Чуть позже я узнал, что под одеждой было знамя полка — наша святыня. Парня закрепили за каким-то обозом, оружие не давали… Когда убило политрука, он опоясался знаменем и защищался как мог. Изгрязнённое множеством рук, истерзанное осколками, залитое кровью оно все-таки жило, а вместе с ним жили и мы. От нашего полка (примерно трех с половиной тысяч человек) осталось чуть больше двух сотен, но нас не расформировали, а пополнили из других подразделений, потерявших свое знамя. Так я познакомился с Иваном Мансуршаевым. При всем своем воинствующем виде на мясника войны он не подходил. Приписал себе два года и на войну!
Иван родился в Якутии в семье штатного охотника (отец-русский, мать-якутка). Перед войной поехали в гости в Орловскую область. Там их и захватила война. Деревню, где они гостили, заняли фашисты из дивизии «Мертвая голова». Среди селян нашелся предатель – и отца как коммуниста повесили у Ивана на глазах. Мать бросилась офицеру в ноги, умоляя о пощаде, но и ее потащили на ту же перекладину. Офицер, тыча Ивана пистолетом в грудь, произнес:
-Ты — сын, русский охотник, — ангельский личико и камень за пазуха! Мы повешай мамка, а ты… — Он протянул Ивану винтовку с одним патроном. Русских слов офицеру не хватило, но через переводчика стало ясно, что надо отстрелить петлю одной пулей. Расстояние шагов двадцать. И не просто отстрелить. Удар кованого немецкого сапога – и мать, зависнув в воздухе, забилась в петле. Время пошло… весь мир у Ивана сошелся на той веревке. Он запомнил ее до самых тонких ниточек. Выстрел!!! Большинство прядей, перебитых пулей, с шумом расплескались вокруг одной (почти незаметной) нити, которая натянулась струной, однако не оторвалась. К трупам немцы приставили охрану и разрешили похоронить только через три дня.
-… Командир,- рассказывал он мне потом, плача,- я этого никогда себе не прощу! Я белке в глаз на пятьдесят метров попадал… если б видел, как мама на меня смотрела! Даже плакать перестала.
— Ничего, — успокаивал я его, — твой час композиции еще впереди! Слово свое ты еще скажешь!
И он сказал. От отца как память у него осталась трубка и кисет. Раскурил-таки он свою знаменитую цигарку – и полетели в пропасть мосты через кавказские ущелья, задымили нефтехранилища… так случилось под Сталинградом, наши окопы оказались выше немецких, так он там фашистов бил, как клопов.
Однажды в болоте мы окружили человек десять из дивизии «Мертвая голова». Необходимо было взять «языка». На мой окрик («Мансуршаева ко мне!») он всегда являлся, как по мановению волшебной палочки, будто дрессированная овчарка, которая только признает команду «взять». Немцы вели беспорядочный, неугомонный огонь и на мои просьбы (на немецком) сдаваться – не реагировали. Иван походил, пострелял…
Вы когда-нибудь вслушивались в тишину? Когда мы приблизились, нашему взору предстала удручающая картина: угрожающая свастика на мундирах, залитых кровью, расслабленные пальцы на спусковых крючках «шмайсеров», запрокинутые лица… И тишина! Я никогда такую не слышал! Даже чавканье болотистой жижи под сапогами замерло. Ни одного живого звука. Мне даже показалось, что я слышу, как у меня растет волос на голове. Только изредка пузырилось то там, то здесь болото, как бы символизируя чей- то выдох, чью-то жизнь. И снова – мертвая тишина! С кровавым окрасом смерти! Ни одного живого!
— Значит, в плен решил не брать? – с досадой спросил я.
— Я им, сукам, за мамку…
К концу войны он удостоился звания Героя Советского Союза. Пути-дороги с ним у меня разошлись: он – куда – то в Якутию, я – в Приморский край. Адресов друг друга не знали, поэтому переписку не вели.
И вот я — в Якутии. Нашел его в милиции.
-… Кто ж его, алкаша, не знает! – пояснил мне в отделении сержант, — Он сейчас под арестом. Упился вусмерть и друга чуть не застрелил. Но под залог его можно уже отпустить…
Я, конечно, знал, что Иван без приключений жить не умеет. Но не настолько же. Прокручивая в уме слова сержанта, представлял, как Иван с другом стреляли по спичечному коробку, относя его все дальше и дальше и не забывая при этом намахнуть по стопочке. Обстрелять друг друга не получилось. Кому пришла идея стрелять друг в друга, сейчас сказать затруднительно. Разошлись метров на сто. По условиям стрельбы необходимо было попасть как можно ближе к голове другого. После выстрела друга (по жребию) пуля впилась в дерево в сантиметрах пятнадцати от лица Ивана. Это потом он мне расскажет, что, если бы у него не поскользнулась нога в момент выстрела, мочка уха была бы цела.
В милиции, в конце широкой прихожей, я увидел решетчатую дверь, за которой замаячил бородатый мужик. Ивана я как бы видел другими глазами – не своими. Из соседней двери вышла изрядно выпившая девица, виртуозно покручивая бедрами.
— Эй, красавица! – окликнул ее бородач за решеткой.
— что тебе? – оглянулась она на него.
— Что хоть там спрашивают? – Он кивнул на кабинеты.
— Что, что… Говорят, моей «базуке», — она похлопала себя ладошкой по низу живота, — еще сносу долго не будет!
Засмеявшись, она пошла дальше.
— Один момент! – обратился опять он к ней.
— Какой мент? – не поняла она.
-Момент, говорю! Махорочной не угостишь?
— А, может, тебе еще и рюмашечку для сугреву? – Она подкурила сигарету и протянула деду, погладив его по бороде. – За что сидишь-то?
— С одним хлопчиком у меня худо вышло.
-Ха-ха! Никак ты «голубой»?
— Да нет! Обжулить хотел…
— Заскокина! Ну-ка марш отсюда! – крикнул на нее дежурный.
— Да ладно, ухожу! Парятся, я смотрю, у тебя в «обезьяннике» такие мужики – аж дух захватывает! А тебя, — обратилась она к деду, — я еще найду, мой котик!
— Здравствуй, Иван! – проговорил я, приблизившись к решетке. На меня уставились удивительно живые глаза.
— Вы с администрации? Подсобить в нонешнем годе не могу. Дедом Морозом не буду: жена померла – не до развлечений!
— Бог с ним … С дедом! Иван, ты меня не узнаешь?
— Командир! – крикнул он так, что сержант вздрогнул.
… Ох, мутная! Вырвался все-таки из водоворота кряжистый пень, юркнул по его щупальцу солнечный зайчик…
— …Почему ты так запил? – спросил я Ивана, когда мы пришли к его дому. Наш незатейливый ужин превратился в вечер воспоминаний. Он поведал, как почти каждую ночь ему снятся души убиенных им немцев. На утро он не помнил, что говорил, но то, что это были души убитых им людей, Иван не сомневался. Они, проникая в его сны, выли расплывчатыми призраками. Перед тем как уснуть, он напивался, но это только усугубляло его состояние: на рассвете души мерещились по углам комнаты.
— А с каким хлопчиком у тебя «худо вышло», девица говорила? – спросил я.
… Иван выходил из леса с корзиной грибов, как услышал серию выстрелов. «Наверно, свой брат-охотник тренируется»,- подумал он и подошел ближе. Около двух джипов несколько человек пристреливали винтовку с оптическим прицелом, как потом выяснилось – американского производства. Уйти незамеченным не получилось.
— Эй ты, обвисший сюртук, тебе бы место на кладбище присматривать, а ты здесь присматриваешься! – Проговорил один из парней в светлой рубашке. – Песок уже со всех щелей сыплется!
— Ничего… Зато со мной безопасно по льду ходить! – пошутил Иван.
— Уматный дедок! Может, его за сигаретами сгоняем? – позлорадствовал один из парней.
— Вы меня обижаете, сынки! С кладбищем можно покамест погодить! Когда-то я другим помогал это место присматривать.
— И многим присмотрел? – спросил тот, в рубашке.
— Да кто там его знает? Попадало поболе сотни, а там кому как повезло…
— Свистишь?
— Какого ражна? Я ж не Соловей-разбойник. Наша держава за здорово живешь героев не давала!
— А мы сейчас посмотрим какой ты герой! Попадешь с этой винтовки на пятьдесят шагов в сигарету с трех попыток? Попадешь — винтовка твоя! Промажешь – деньги за нее на капот!
Иван вспомнил мать с петлей на шее.
— Что ты сразу забуксовал, герой? Стоишь тут – булки мнешь! Можешь отказаться!
— Отчего ж! Согласен, ежели ты энту сигарету себе в рот возьмешь! – Кто-то хохотнул, а потом в воздухе зависло тягучее молчание. Все ждали ответ.
— Твое последнее слово,- продолжал Иван.
— Хм, если ты мне сделаешь хоть одну царапину, будешь умирать медленно, но верно! И мучительно!
— Какой разговор!? Ты можешь отказаться! – копируя парня, ответил Иван.
— А я не откажусь!
— Я чуял, что мы с тобой поладим! Отходь и садись в профиль, а то, я полагаю, в анфас – страх Господний что получится.
Уже второй пулей Иван отстрелил сигарету. Слово сдержали – винтовку ему подарили. Из нее он и прострелил ухо друга…
— … Зачем, зачем тебе сдалась эта винтовка?! – возмущался я.
— Слабеть глазами стал: далеко — вижу, а близко – нет! А тут – такая винтовка! Настроишь «склянку» — и очков не надо! Соблазнился!
— Доискался приключений на одно место!
— Да ить нога поскользнулась!.. А ты хочешь этаким склизким налимом по жизни проплыть. В моей жизни так не выходит. Бредешок у нее с мелкой ячейкой – не проскочить! И я им не хамил! Они первые хамить стали: «буксуешь», «стремный», «песок со всех щелей»… Смертью стращать удумали! Я ей, матушке, в глаза посмотрел!
— С крутыми, Вань, надо полегче!
— Те такие крутые до тех пор, пока им дорожку никто не заступил! А как заступишь, сразу у них коленки подрессоривать начинают!
— Да ладно, Иван.
— А не надо ладить! Помнишь в войну, ты мне про час композиции сказывал? С тех пор я в него уверовал! Даже с похмелья с ни разговаривал, как с дитенком малым!
Я хотел возразить Ивану, сказав, что никакого «часа композиции» нет, что это всего лишь моя выдумка для поддержания боевого духа, что есть предел человеческим возможностям (умственным и физическим). Даже мастера спорта (да что там мастера – чемпионы мира) приходят и уходят: такова жизнь – ничего не попишешь. Так что извини, Иван! Но в последний момент осекся. Зачем лишать человека мечты? Словно утверждая меня в своих мыслях, Иван произнес:
— Нет, командир, ежели уже ничего не хочется, то тогда и помирать пора! Я еще хотел с теми на машину поспорить!
— А что не поспорил-то? – спросил я, не сразу замечая веселый огонек в его глазах.
— Да она у них подержанная маненько! И цвет мне не приглянулся! А тот хлопец, в рубашонке накрахмаленной, здоровкается со мной, говорит, что курить бросил. Должно быть, закодировался! Кто чем дышит, а я их наскрозь вижу. Что-то они со мной за баллистику толковали. По молодости у меня, сам знаешь, что ни разбитый черепок, то хорошая баллистика, дабы шкуру не попортить…
— …Сергей Сергеевич, а Иван был веселым человеком или у него само так получалось? – спросил я преподавателя.
— Почему «был»? Я звонил ему на той неделе, поздравил с днем Победы! В свое время я помог восстановить ему все регалии. Он же все свои награды попропивал. Пришлось мне возвращать стране забытого, но все-таки Героя. А с юмором у него было нормально. А когда и само выходило.
— А куда смотрела местная организация – администрация?
— Э – э! У нас же короткая память. Часто вспоминаем людей, когда звучат надмогильные речи. Поднять человека мозгов не хватает. А, может, как вы сейчас говорите «заподло»…
… Ночь, как шапка- невидимка, сокрывала нас своим туманом до тех пор, пока небо не затрещало по швам и, не поперхнувшись грозовыми раскатами, словно обронило разбитое яйцо, выпуская из мохнатого плена туч желток луны, отражение которой пробежало золоченой прерывистой змейкой по гребням волн мутной реки. Уже и ветер отглумился, оттаскав ближайшую к нам березку за свисающие локоны, и дождь отдубасил крупными каплями по листве, а Сергей Сергеевич вспоминал все новые и новые подробности. И только когда на востоке замаячила белесая полоска рассвета, меня обуял сон, в мутной реке которого я все-таки рассмотрел слегка одутловатое лицо Ивана с пористо-синюшным носом.
— Как ты сейчас живешь-поживаешь? – спросил я его. – Не мучают ли прежние кошмары? Не потерял ли вкус к жизни? Пресытился ли «зеленым змием»?
И Иван заговорил:
— Мне теперя давешние кошмары не снятся. Как свою Успенью схоронил, так каждый год ей за упокой в церкви свечку ставлю. Надысь привиделась она мне, покойная. На пасху было дело в самый аккурат. Покайся, говорит, Ваня, сходи в церковь, отпусти себе грехи – полегчает! Пошел! Свечечку поставил, пасочку покропил. Домой пришел – разговелся! И, знаешь,- полегчало! В первую же ночь вижу сон: иду, знамо дело, по тому свету. Смотрю, как сквозь туман, два скелета сидят.
— Ничего, думаю, полегчало!
«… Сидят, мосолками побрякивают. Меня призвали – поздоровкались! И мне они дюже знакомыми показались. На шее у них цепи золотые, на пальцах – персня. Вроде в «очко» играют. Сидят на противотанковых минах. Каждый на своей. От тех мин провода к ракитам тянутся. Над ними месяц висит с козлиной бородой… вроде как третьим к ним со своим поллитром. Я по проводам – за кусты. Глядь, а там еще один скелет. Через кумулятор провода замкнуть хочет. Рядом с ним – коса. Я сразу смякитил… ох, говорю, матушка-смерть, мало тебе на белом свете работенки, так ты уже и здесь подрядилась! Пошто лютуешь-то? Сидят они спокойненько! По рюмашечке налили, должно быть, здоровье поправляют. А сам грешным делом думаю: «А, может ее за магарыч какой упросил? Зачем, говорю, души невинные губишь?» А она мне: «А ты их не признал?» «- Да разе ж всех упомнишь?» — «Нет, Ваня, это не невинные души, а отморозки! Это они тебя смертью стращали перед тем, как ты у них винтовку выиграл, помнишь?» Я ей опять: «Дак они ж меня стращали, а ты причем?» А при том, — говорит,- что они у меня машину сперли, на которую ты сыграть с ними хотел. На том свете не встречалась с ними, а тут иду (шабашила недалеко) – сидят, супчики! Так что отходи, я сейчас этим в «прибамбасах» такой «прибабах» устрою!» Стало быть, даже на том свете нет им покоя…»
Тут что-то как шарахнет, аж по глазам резануло. Мины что ли сработали?
Проснулся. По небу бежал грозовой разряд Сергей Сергеевич собирал палатку.
-Пойдем искать брод! – сказал он. – Река хоть и мутная, но что-нибудь разглядим.
