Время надежд (1985-1991)

 

(Отрывок из автобиографической документальной
повести  – «Технопарк»).

 

1. Перестроечный энтузиазм

Перестроечная риторика Горбачева была
принята большинством коллектива НИИ с воодушевлением. Слово «гласность»
сопровождалось потоком разоблачений как деятелей разных эпох, так и дел. На
первых порах необычная информация вызывала всеобщий интерес и бурно обсуждалась
в коллективах.

 Стремительно взлетела к небесам вера людей в
печатное слово!

В лаборатории сложилась традиция выписывать
в складчину толстые журналы: «Новый мир», «Иностранная литература», «Нева»,
«Звезда». Особенно любила техническая интеллигенция «Литературную газету».
Теперь был снят пресловутый «лимит на подписку» со всех изданий. Это самое
заметное достижение той поры.  

Особенностью времени было то, что все сотрудники
прочитывали одни те же статьи, одни и те же романы. И никого не оставляли
равнодушными первые разоблачения: о беспределе на хлопковых плантациях в
Узбекистане, о воровстве директора московского рыбного магазина, о пышной
свадьбе дочери секретаря ленинградского обкома в залах известного музея. Через
руки каждого сотрудника прошел роман Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Тогда же
возникла уверенность, что все трагические факты уж точно принадлежат истории.

 Схлестывались
мнения, формировались политические взгляды. Прежде весьма однородное в
избирательных предпочтениях общество начало раскалываться на «левых» и «правых»
– и окончательное расслоение политических взглядов сложилось только к концу
правления Горбачева, к 91 году.

2. Новый тип карьеры

Общественная активность не мешала и
трудовому энтузиазму. Напротив: сотрудники забросили прежде бытовавшие в
рабочее время разгадывания кроссвордов, тайные игры в карты или в домино за дверью,
закрытой от на кодовый замок. Появилась робкая надежда, а вскоре пришла и
уверенность, что собственная судьба зависит от тебя самого, что ты – не винтик
в системе, что твой труд имеет рыночную цену. Возникло понятие «рынок труда», и
отдельные сотрудники попытались участвовать в нем. Как и прежде, плановые
задания умудрялись выполнить за полдня, но оставшееся рабочее время тратили не
на утомительные развлечения, а выполняли теперь заказы для сторонних
организаций.

Появилась аббревиатура ЦНТТМ [1]. В
эти технические кооперативы, в первую очередь, устремились специалисты помоложе.
Устраивались по-знакомству, цепочкой перетягивая за собой друзей, но
расставаться с НИИ не спешили: на институтском оборудовании решали по договорам
научные задачки для новых центров. Эта сторонняя деятельность  оплачивалась выше,  чем работа на штатной должности в Институте.  Объяснялось это просто: руководители новых центров
практически не несли затрат на аренду помещений и оснащение, зато получали всевозможные
финансовые льготы, а разработанные ими проекты имели коммерческую ценность и
приемлемую для потребителя цену. Государственные научные учреждения не могли с
ними конкурировать и постепенно приходили в упадок, теряя и кадры, и
финансирование, и все чаще – недвижимость.

Тогда же в стране вошло в обиход
словосочетание «институт развалился». Помаленьку-потихоньку во многих НИИ
сотрудникам прекращали выплачивать зарплату, и народ постепенно растекался, кто
куда. Однако наш Институт, подобно гигантскому кораблю, имея надежный запас плавучести,
сумел пережить семибалльное цунами. Одновременно произошло и снятие
непроницаемой завесы с деятельности института. Засекреченный прежде «ящик»
теперь приоткрылся. Именно в это время на входе появилась вывеска с названием
учреждения, а наиболее видные ученые получили возможность общаться с
иностранными коллегами на регулярной основе.

 

В стране уже наступала эра «пользователей»
компьютерами, а институт успел перед всеми финансовыми передрягами закупить
несколько «персоналок», как тогда называли настольные персональные компьютеры IBM-PC.

Пользователи компьютеров – почти как
пользователи телевизоров, им нужны простые кнопки и краткие правила, и не
важно, что там внутри. Наши программисты составляли для «пользователей»  компьютерные игры, тесты медицинской
диагностики. Внедрялись программы управления  базами данных для складов, аптек, транспортных
предприятий. Эти и другие  высокотехнологичные продукты разрабатывались в
стенах ЦНИИ в рабочее время.

Кроме компьютерщиков могли получить заказ на
стороне  и научные работники других
специализаций: исследователи вибраций, разработчики звукоизолирующих покрытий. Они
адаптировали технологические решения, полученные для судовых конструкций в
другие отрасли: в домостроение, на транспорт. Здесь тоже начала складываться рыночная
ниша. Но сам Институт, как организация, оказался не конкурентоспособен для
таких заказов ввиду больших накладных расходов. Новые ЦНТТМ, как юркие моторные
лодки, были гораздо маневреннее и «съедали меньше бензина».

Чуть позже, когда в вузах отменили
обязательное распределение, приток молодых специалистов в НИИ затормозился. За
смешные деньги оставались работать лишь сотрудники старшего поколения, частью
из-за научного энтузиазма, частью из-за своей невостребованности на вновь
образовавшемся рынке труда.

3. Жизнь меняется

Вскоре после прихода Горбачева к власти
вышел Указ об ограничении продажи крепких напитков и запрете употреблять их в
рабочих коллективах . Теперь, ради осторожности, торжества в нашей лаборатории
стали проводится без алкоголя. Но более существенным знаком времени стал
всеобщий ажиотаж по поиску дополнительных заработков – и не только в ЦНТТМ, о
чем говорилось выше – но  в любых
сферах.  И очень редко такие «халтурки»
оформлялись документально.  Так начался
расцвет теневой экономики и черного нала.

Однако меня всеобщая золотая лихорадка
обошла стороной, потому что я каждую, высвобожденную от работы минутку, а то и
час, отдавала литературным экзерсисам. Мой стол был развернут так, что я сидела
лицом к окну – сочиняла новые рассказы.

Тем не менее, и моя инженерная карьера
бежала по накатанным рельсам.

Наша тематическая группа не только
моделировала процессы на компьютерах, но и постоянно ездила в командировки на
заводы, на Север. Обыкновенно мы проводили измерения шума на «стоянке», на
подлодках, пришвартованных к причальной стенке завода. Помню, как мне трудно
было спускаться по слегка опрокинутому на меня трапу, слабые женские руки едва
удерживали вес собственного тела. Сама устанавливала измерительные датчики на
переборки и шпангоуты, ползая на четвереньках между первым и вторым днищем. Там,
на строящихся объектах, проверялась правильность наших гипотез и расчетов. И
кое-кто – из ребят помоложе и покрепче – бороздили на подлодках толщи океана,
наряду с экипажем преодолевая все тяготы такого похода.

А в стенах института появились свои
коробейники.  Выделились женщины-инженеры,
торговавшие среди коллег импортной одеждой – ведь в магазинах, практически
ничего уже не было. У кого-то родственники работали в торговле, и могли
перепродать дефицит, кто-то привозил вещи из советской еще Прибалтики, где
легкая промышленность всегда была на высоте. За глаза таких продавцов осуждали,
как спекулянтов, но, если товар нравился – кофточки, свитерочки, красивое
дамское белье – то его охотно покупали. А тесноватый женский туалет часто
служил примерочной для покупательниц.

 И все
же в конце 80-х расцветала  не только
предпринимательская инициатива, но и гражданская активность сотрудников. В
частности, стало развиваться самоуправление. И я, прежде сторонясь всяческих бюро
и комитетов, категорически отказываясь от выдвижения в комсомольские или в
профсоюзные органы – кроме работы в стенгазете никаких «нагрузок» не несла – вдруг
оказалась втянута в самый водоворот общественной жизни.

 

4. Мое хождение «во власть» и уход из
профессии

 

В стране возникли свежие структуры
самоуправления: СТК – Совет Трудового Коллектива. Мы тоже надеялись, что через
новый орган общественность сможет повлиять на производственную жизнь: и на
составление плана научных исследований, и на распорядок труда, а также
контролировать распределение социальных благ среди сотрудников.

Представители в Совет Отделения – это
структура в четыреста человек – выдвигались от каждой из лабораторий открыто,
на предварительных неформальных собраниях, совсем не так как прежде, когда
решения спускались сверху – слово «гласность» не сходило с уст. На собрании
нашей лаборатории привычно общим вниманием овладела профорг – женщина
скандальная и громогласная: когда разыгрывались дефицитные наборы ее голос перекрывал
голоса всех. Стоя, как обычно, на председательском месте она заявила, что хочет
работать в новом органе. Однако ее желание большинство присутствующих
проигнорировали, стали предлагать другие кандидатуры. Я тоже активно обсуждала названных
лиц. И вдруг, уже на исходе этих предвыборных дебатов, одна из лаборанток
обратила внимание на мою персону:

– А давайте изберем в СТК Отделения от нашей
лаборатории Галину Владимировну! – к тому моменту к моему имени уже приросло и
отчество.

Профсоюзница-самовыдвиженка недовольно
поджала губы, насторожено посмотрела в мою сторону. А я недоумевала: почему я?
И неуверенно отозвалась отказом из дальнего угла комнаты, где стоял мой стол:

– Нет. Ну как? У меня и голос не сильный,
мне в этом совете никого не удастся перекричать (тонкий намек в сторону моей
профсоюзницы).

Но лаборантка возразила:

– Мы вас слышим, услышат и они.

Еще несколько человек высказались в мою
поддержку. Я поднялась со стула:

– Спасибо за доверие, конечно. Все это для
меня неожиданно, но могу сказать, что меня изберут  в СТК, то действовать буду в общих интересах.

Мою фамилию вписали мелом на коричневую
грифельную доску, где во время «мозговых штурмов» обычно рисовали функции и
выводили формулы. Затем перешли к обсуждению других кандидатур. Мы
только-только постигали значение новых понятий: выборы на альтернативной
основе. К концу дебатов на коричневой грифельной доске неровным почерком
секретаря были написаны пять фамилий. Проголосовали поднятием рук, оставив в
списке две – выбрали меня и молодого компьютерщика, из тех, кто активно
подрабатывал на стороне. Окончательные выборы должны были происходить на общем
собрании всего Отделения. Тогда и решится, кто из нас двоих, станет заседать в
Совете.

 

Наступил день официальных выборов. Пообедав,
сотрудники разных лабораторий акустического Отделения группками потянулись в
конференц-зал института. Вот оно, административное здание архитектуры
сталинского ампира, – главное здание института. Здание, с которого началось мое
знакомство с институтом, где я получала первый инструктаж по режиму
секретности, где лежала моя трудовая книжка, и где я сама бывала считанные
разы. С волнением поднимаюсь по мраморной парадной лестнице, украшенной с двух
сторон нарядными ограждениями с широкими перилами. Вхожу в зрительный зал.
Располагаюсь вместе с товарищами по сектору, только сажусь на крайнее место в
ряду – ведь мне предстоит выйти на сцену и рассказать о себе всем присутствующим.
Один за другим проходят к сцене и встают за трибуну представители от других
лабораторий. Невольно приходит в голову, сколько партийных и профсоюзных
чиновников, опирались ладонями о столик этой коричневой фанерной тумбы,
повторяя фразы из «передовиц» ! Сегодня выходящие на трибуну люди говорят
своими словами.

 Секретарь собрания называет мою фамилию. Встаю
– едва слышно хлопает откидное сидение зрительского кресла, но гулко отдается в
голове биение сердца. Иду, постукивая каблучками по вощеному паркету к слегка
приподнятой сцене, поднимаюсь на ступеньку и занимаю место у трибуны.

Говорить через микрофон непривычно, свои
слова слышу дважды: то, что тихо сказала я и что вторит через усилитель эхо. Речь,
транслируемая микрофоном, вроде бы, звучит авторитетно. Преодолевая смущение,
выступаю без бумажки. Но листок с тезисами написан, и даже лежит в те минуты в
кармане делового пиджака, надетом на мне. А сейчас, спустя много лет, я нашла
ту бумажку в своем  домашнем архиве. Там
были слова о гласности, мое обещание наладить обратную связь Совета и
коллектива.

После того, как все кандидаты выступили
перед залом, началось голосование. После тайной процедуры за меня отдают голоса
250 человек нашего Отделения, за моего конкурента-компьютерщика – 125. Прохожу
я!

Всего было избрано в СТК девять человек: я –
единственная в совете женщина. Потому на первом же собрании, где распределялись
функции членов Совета, меня обрекли на пост секретаря, подавив мужским
большинством. Мое желание войти в экономический блок осталось нашими низовыми
демократами не услышанным. Еще сильнее разочаровалась я в последующие месяцы.

Я старалась провести насущные для
сотрудников решения. Все настаивали на введении скользящего графика: вместо
фиксированного часа начала рабочего дня желали установить двухчасовой интервал
для прихода на работу с сохранением суммарного рабочего времени за день. То
есть, раньше пришел, раньше ушел, а позже явился – задержись вечером. Тогда это
было в новинку. Также казалось бы легко ввести для всех летние отпуска, учитывая,
что потому что научно-исследовательский процесс непрерывен только в голове –
бумаги и отчеты вполне могут подождать до осени.

Но решение этих проблем все время
откладывалось, потому что остальные casino online члены СТК без устали возвращались к
оргвопросам, регламентирующим деятельность Совета. Я оказалась в совете белой
вороной. И годы спустя вспоминаю те наши собрания, когда слышу по телевизору
разговоры о тех или иных привилегиях, установленных для себя депутатами
Госдумы!

Членам нашего общественного Совета привилегий
не полагалось – от работы нас никто не освобождал – однако как цеплялись члены
низового управленческого звена за свое место в Совете! Да простят меня
поборники гендерного равноправия, но я думаю, что стремление хотя бы к
минимальной власти свойственно именно мужчинам – напомню, кроме меня, все
остальные были представителями сильного пола. На заседаниях – они проходили,
между прочим, всегда в рабочее время – без конца мусолились вопросы типа: на
какой срок избирать совет и сколько раз повторно можно избираться отдельным
членам. Первоначально установленный в примерном Положении двухлетний срок
действия органа пытались сдвинуть к трем и даже четырем годам. Мне не удавалось
расшатать монолитное мнение большинства.

Мой опыт «хождения во власть» продолжался
два года, до моего увольнения из ЦНИИ. И позволил мне сделать главный вывод:
одиночка бессилен в любой властной структуре, даже на нижнем уровне. Не зря в
Думе и в других органах теперь создаются фракции и разрабатываются стратегии
для продвижения тех или иных законопроектов.

 

В эти годы разговоров о гласности и
перестройке первой перестроилась на новый лад бюрократия. Так, запомнилась
массовая переаттестация сотрудников. Сама по себе аттестация, как форма оценки
квалификации специалиста, известна давно, однако на волне «перестройки»  модернизировались в модном русле. Мне,
попавшей в ту пору административную струю, довелось побывать секретарем и
аттестационной комиссии. Конечно же, впоследствии, я написала на эту тему
сатирический рассказ, а тогда особенно поразил один эпизод.

За столом, перед комиссией, сидел ведущий научный
сотрудник, кандидат наук, квалифицированный специалист, известный своей
добросовестностью и результативностью исследований. Ему задали вопрос, который
на той аттестации задавали всем:

– Как вы, теперь, интенсифицируете свой труд
с учетом перестройки?

Он ответил:

– Мне перестраиваться нечего, я всегда
работал с полной отдачей.

За такой ответ он получил нечто, вроде
взыскания, хотя и остался на своей должности. Ему было рекомендовано – это
внесли в протокол – подумать об интенсификации труда, проводимой КПСС.

 Несмотря на перестроечную риторику еще
сохранялся знак равенства между партийными решениями и постановлениями
государства. Да и руководитель Советского Союза того периода в начале своего
правления назывался Генеральным Секретарем компартии, а вовсе не Президентом.

Но уже появились силы, восставшие против
диктата компартии в государстве, и на рубеже 89-го и 90-х годов вопрос о 6-й
статье Конституции СССР [2]
начал обсуждаться в общественных кругах.  

Все дискуссии на верхах находили резонанс и
среди сотрудников нашей лаборатории. Обозначилась граница в умонастроениях.
Большинство научных работников одобряло отмену этой статьи, означающей переход
к многопартийной системе. Другие стояли за реформацию социализма в рамках
прежней системы.

В государственных и ведомственных газетах тоже
стал заметен, как тогда говорили, плюрализм мнений. Публиковались статьи
представителей разных профессий, и вдруг резко возросла потребность в журналистах.
Газеты писали на своих страницах объявления, что им требуются репортеры.
Приглашались люди, даже не имеющие журналистского образования. Чтобы быть ближе
к литературному труду, я тоже стала подыскивать варианты работы в газете. И
была готова согласиться на меньшую оплату! Так хотелось, пусть уже и в зрелом возрасте,
реализовать мечты детства.

Летом 91 года решение было принято. Получена
согласительная бумага от редакции многотиражной  газеты, при которой функционировало наше ЛИТО.   Однако
я отложила последний шаг – увольнение – на после отпускное время и уехала с
детьми в отпуск.

День августовского путча застал  меня в российской глубинке, в славном городе
Тамбове. В телевизоре – «Танец маленьких лебедей» из балета Чайковского. В
газетах печатается Постановление временного правительства о введении
чрезвычайного положения в стране, содержащее ряд обескураживающих пунктов [3]

 

 Особенно меня опечалил пункт о запрете
увольнения по собственному желанию на предстоящие шесть месяцев – рушилась моя
личная мечта о журналистской работе. Впрочем, и другие пункты не радовали.

Однако спонтанный путч вскоре ликвидировался,
все возвратилось на круги своя и даже вывело страну к новому повороту. Подстегнутый
случившимся путчем вскоре развалился  Советский Союз. Как костяшки домино начали  разваливаться проектные и
научно-исследовательские структуры. И хотя наш НИИ оставался на плаву – при
том, что работники трудились за идею, а не за деньги – вскоре я покинула
привычные стены.  Я просто  обязана была увидеть иную жизнь – жизнь,
бурлящую за оградой института!